Эра джихада - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Грозный, Чеченская республика Ичкерия

По дорогам с разбитым асфальтом
Не гуляют ни люди, ни звери.
По броне монотонно бьют капли,
Словно дождь отмечает потери.
Не похож вовсе город на город,
Тишиною на нервы здесь давит,
И какой-то случайный осколок
Точно знает, чью жизнь забирает…
«Голубые береты». Раненый город

Осень две тысячи первого…

Война прокатилась по этой земле с запада на восток, оставив за собой разрушенные артиллерийским огнем села, хрустящий битым кирпичом, недобро щерящийся провалами в стенах Грозный, сотни могил, с именем и безымянных, и ненависть. Глухую и страшную ненависть, которая родилась не вчера и утихнет не завтра. Говорили, что когда-то война прекращалась с взятием столицы государства противника. Был такой неписаный закон. Теперь все было по-другому: теперь со взятием столицы противника война только начиналась. Русские это уже познали, американцам только предстояло познать…

Старый бронетранспортер – восьмидесятка, обложенный предусмотрительным водилой мешками с песком и гравием и с надписью «Колян» на борту свинцовыми белилами, лихо подкатил к бетонным надолбам уже обжитого десантниками блокпоста и с форсом, едва не с пробуксовкой колес затормозил. Невысокий, в грязной обтерханной форме без знаков различия человек с усталым и грязным лицом – соскочил с брони, одной рукой придерживая поджопник, а другой здоровенный бесформенный мешок, и моментально нырнул за заграждение, не подставляясь снайперу и не рискуя быть срезанным автоматной очередью с буйной, расположенной сразу за дорогой зеленки. Десантники – дюжие ребята, косая сажень в плечах, из пулемета навскидку только так, вованы еще не успели сменить, да и больно место стремное – опустили оружие и даже заулыбались. Бронетранспортер развернулся и начал сдавать задом в бетонный капонир.

– Старый где? – спросил человек, держа в одной руке мешок, а в другой сложенный в несколько раз отрез дорогого ковра, который он клал на броню БТРа каждый раз, как только собирался куда-то ехать. В невидимой иерархии, которая складывается всегда и везде, в любом мужском коллективе, выводы можно сделать из всего, надо только уметь смотреть. Например, грязная, неухоженная форма – и дорогой ковер под задницу показывали, что человек перед вами не простой, устроиться умеет и даже на войне не пропадет. Или подчиненные о нем позаботились – что тоже неплохо. Значит, есть авторитет среди личного состава, есть…

– В камбузе, тащ майор, – ответил один из десантников, – с жраки пробу снимает.

Майор поддел ногой шуршащий пакет от «Ролтона», валяющийся тут, возле исклеванных пулями бетонных блоков, сложенных в человеческий рост. «Ролтон» был хорош тем, что стоил дешево, весил всего ничего, и его можно было просто погрызть всухомятку, если не было возможности развести костер. «Ролтоном» и сникерсами питались обе стороны на этой войне…

– Приберитесь, – коротко сказал он, – или не свинячьте.

– Есть!

Когда человек в форме без знаков различия пошел дальше, старший среди десантуры, двухметровый наголо бритый детина, молча двинул другого – молодого, в обязанности которого входило смотреть за порядком на блоке. Это был залет, и залет требовал немедленного наказания.

Человек в форме без знаков различия уверенно шел по бетонным лабиринтам восьмого контроля, стоящего на востоке Грозного на въезде в город. Это был его блокпост, его контроль. Он его строил в весенние дни девяносто пятого, угрозами, лестью, посулами, матом и трофеями вымогая дополнительные стройматериалы с давно пустивших все налево тыловиков. Он знал каждый его закоулок, каждую нору, каждую огневую точку, каждый капонир для бронетехники. Он его оборонял в провонявшем соляркой и горелым мясом августе девяносто шестого – именно с востока входили основные силы боевиков, значительную часть блоков уже передали чеченским ментам, которые при виде боевиков либо разбежались, либо перешли на их сторону. А колонну тормознули между шестым и седьмым контролями, расстреливая со стороны завода, и он, отражая нападение одновременно со стороны зеленки, под огнем снайперов с пятиэтажек, видел, как останавливается, не дойдя пары сотен метров до них, одинокая бээмпэшка, как выскакивают и падают под градом пуль пацаны и как ведет огонь башенное орудие – до конца, до взрыва. А потом он передавал этот блокпост чеченскому уроду – двадцатилетнему сопляку в кожаной куртке, с жиденькой бороденкой и ножом а-ля Рэмбо на поясе. Это были совместные комендатуры, порождение безумного гения Александра Лебедя с его Хасавюртом, предавшего их как раз накануне победы, когда силы боевиков выдохлись, а объединенная колонна МВД и армии прорвалась в центральную часть города, деблокировав комплекс правительственных зданий. Тогда даже один из боевиков из отряда этого сосунка не выдержал – в горах не принято, чтобы сопляк хамил взрослому мужчине, – и двинул своего же кулаком в бок, хорошо так двинул. Но это ничего не изменило – и они ушли отсюда со словами: Родина может быть не права, но она моя Родина. Потом он снова пришел сюда – уже старшим офицером, замом по разведке в городской комендатуре. И хотя дворец Дудаева снова был их, исписанный надписями, как Рейхстаг в сорок пятом, того ощущения победы не было. Было ощущение, что работа только начинается и он готов был ее делать…

Старого – или капитана Старикова Тимофея Павловича – он нашел не в камбузе. Заглянул туда, потянул носом – дым, мясо, баранина, барана где-то дернули, черти, лыбящийся солдат, поставленный следить за огромным чаном на огне, где варилось мясо и все, что удалось сегодня к нему достать, но самого Старого не было. На вопрос, где Старый, солдат неопределенно махнул рукой. Совсем распоясались…